Прогулки по воде

Когда наука делает шаг вперёд, бог отступает на шаг назад
К. Сен-Санс

Афоризм из эпиграфа может быть понят совсем по-разному. Наиболее грубое, примитивное его понимание: наука ведёт войну с богом. Будто бы есть некая незримая линия фронта, сдвигаемая каждым новым открытием. В данном контексте армия Бога — священнослужители — схлестнулась в неравном бою со всевозрастающей армией Разума (или Сатаны — это уж кто как считает) — учёными. И последние неумолимо теснят первых, лишь изредка давая им шанс на контрнаступление.

Не смотря на весьма узнаваемые мотивы, я далёк от такого понимания афоризма. Он про другое.

Но есть ещё вариант. Некоторые религиозные люди полагают эту фразу выражением идеи о греховности науки. Будто бы каждый шаг людей во грехе знания означает отдаление их от бога. Бог будто всё сильнее и сильнее отворачивается от человечества по мере его развития. А результатом — кровопролитные войны, катаклизмы, всё такое. Увы, увеличение масштабов войн — следствие увеличения масштабов человечества. Раньше резня шла с ощутимо большей интенсивностью, да только потенциальных участников было меньше. И катастрофы нынешнего тоже — жалкий пшик на фоне катастроф прошлого. В Европе — не какой-то там, а очень религиозной на нашем фоне средневековой Европе, — было дело, за несколько лет от чумы вымерла треть населения. Вот это, да, катаклизм. Не чета Чернобылю с его тридцатью жертвами.

В общем, этот вариант более изящный и философский, но фактически неверный. Мне ближе другой, который, к тому же, почти очевиден.

В представлении древних божественным было пронизано всё вокруг. В самых обычных явлениях усматривалось вмешательство высших сил. Но прогресс таки шёл и вот выяснялось, что стихии не божественны, что закономерности в них без проблем объясняются вне идей о боге. Потом рухнула концепция небесных сфер, за последнюю из которых и помещали горний мир после того как он лишился возможных мест обитания на поверхности Земли. Точно так же всевозможные варианты ада уже не могли претендовать на место под землёй. Боги перестали вмешиваться в жизнь —  это ведь уже можно было бы отследить научным методом, — им теперь оставалось только вознаграждать и карать за её пределами. Мистика из физического мира переселялась в идеальный. Который, правда, всё сильнее походил на воображаемый.

Именно так бог отступает по мере движения науки — в мире для него всё меньше места. Из леса его переселили на вершины гор, оттуда — за предел небесных сфер, потом — распределили по вселенной «незримо», и наконец, последним шагом — выселили из материального мира совсем. На всякий случай — ведь уже и в другие галактики удаётся заглянуть. То ли ещё будет. Мало ли…

Но цепочка переселений означала и понижение значимости. Одно дело, когда бог может вмешаться прямо сейчас, другое — когда может, максимум, слегонца поднаправить и совсем третье — когда встреча с ним возможна только после смерти. Последнее ведь куда как сильнее вызывает сомнения в истинности концепции, нежели непосредственный удар «божественной» молнией в ближайший к зрителю дуб.

Дольше всех, конечно, цеплялись за идею сотворения. Тут ведь задействуется очень сильный механизм — любовь к родителям. Пусть бог себя не обнаруживает, но он хотя бы породил нас. Наш мир. Уже за это стоило бы его любить. Увы, и от этого бога отписали. Бог, судя по всему, не породил жизнь. И даже Землю не породил. На нынешнем этапе развития места бога где-то вовне Большого Взрыва. То есть, осталось возможным утверждать лишь непосредственное участие бога в рождении вселенной. Предполагая, что дальше она развивалась уже сама.

Место бога, товарищи, там, где нельзя ничего доказать. Где безвестность и неопределённость. Стоит только туда заглянуть, как обнаруженные закономерности лишают бога прав на включение в картину мира. Нельзя доказать, что бог не участвовал, однако идея о его участии не приводит ни к каким проверяемым следствиям. То есть, осмысленно только в эстетическом плане — для красоты картины мира. Для образности суждений. Для воспитательного эффекта. Но никак не для научных прогнозов.

Бог отступает не только в пространстве и времени — то есть, материальном, — он отступает и в идеальном тоже. Всё меньше логических суждений позволяют хоть как-то обосновать его существование: логические доказательства его существования все как одно опровергнуты. Моральные посылки всё меньше склоняют ориентироваться на божественное. Ещё вчера в самопожертвовании Христа виделся подвиг, но сегодня заведомо бессмертный бог, жертвующий собой, уже не кажется героем. Он будто скучающий миллионер искал себе развлечений. Максимум — подавал пример. Но Гагарин, рискнувший полететь в космос первым, в рамках современной морали на два порядка более героичен. Остаётся разве что эстетика — бог, как красивая идея для литературы и кино. Не более.

И такие вот трансформации тоже на совести науки. Это она поменяла мораль. Это она отточила логику. Это она начала отчищать от непроверяемых фантазий философию. Даже, что там, эстетику она во многом обусловила.

Наука не борется с богом, не опровергает его существование и даже не ставит себе целью как-то изгнать идею божественного из умов. Она просто не оставляет богу места в наблюдаемом нами мире, расширяя границы того, что мы можем наблюдать. Изгнание бога — побочный эффект науки.

Когда детишки спорят, есть ли в шкафу чудовище, их папа просто открывает для них шкаф. Он не изгнал чудовище из шкафа, он лишь дал посмотреть вовнутрь. Есть ли смысл спрашивать, насколько оправдана, моральна, этична, обоснована битва папы с чудовищем? Имеет ли смысл упрекать его в уничтожении монстра? Или хвалить за спасение детей?

Битвы не было. Вопрос бессмысленен.

Это, впрочем, настолько не устраивает отдельных детишек, что те просто запрещают папе открывать «шкаф с чудовищем».

Вера – это введение в картину мира гипотез, лишних в смысле предсказательной силы, проверяемой экспериментом.

Расшифрую.

Есть некоторый набор наблюдаемых явлений. Эти явления надо объяснить. Причём, объяснить не абы как, а так, чтобы в объяснение укладывались результаты всех поставленных экспериментов.

Положим, такое объяснение получено. Теперь мы смотрим, а нельзя ли из объяснения что-то выкинуть, не потеряв при этом точности в совпадении теоритических выкладок и фактических результатов. Если нашли такое, оно – лишняя гипотеза.

Но и это ещё не всё. Теперь мы свою теорию проверяем на экспериментах, которые не участвовали в построении теории. Проверили. Если не совпало – теория неправильная. Если совпало – правильная. Что такое «правильная» в данном контексте? «Правильная» – значит, обладает предсказательной силой. То есть, наши прогнозы, построенные с помощью нашей теории, совпадут с результатами будущих экспериментов. Нам ведь, собственно, надо не столько предыдущие результаты объяснить, сколько новые заранее отгадать.

Если вдруг встретится эксперимент, результаты которого с теорией не совпали (хотя до этого всё совпадало), значит, теорию следует дополнить новыми гипотезами и/или уточнить предыдущие.

Всё перечисленное – составные части научного метода. Следует отметить, что метод не даёт точного знания «как оно всё на самом деле», он только лишь позволяет построить некую теоретическую модель, которая позволяет прогнозировать результаты будущих экспериментов.

Так вот, если в такую модель вносится гипотеза, которая пусть даже модели совершенно не противоречит, однако ничего ей не добавляет в смысле описанной выше предсказательной силы, то внесение таковой гипотезы – это вера.

Замечу на всякий случай: предсказательная сила, она проверяется на эксперименте. То, что, быть может, в неком отдалённом будущем даст правильные результаты, но на данный момент экспериментом не проверено, предсказательной силой не обладает. Поскольку в предсказательной силе важно не совпадение с будущими результатами, а экспериментально проверенная уверенность в таковом совпадении.

Например, генератор случайных чисел не обладает предсказательной силой при игре в рулетку. Несмотря даже на то, что единственное выданное им число вполне может совпасть с единственным результатом, выданным рулеткой.